Я провожу пальцами по белой птице, летящей на его коже, татуировке, рисунку той невозможной вещи, которую я хочу увидеть в реальной жизни. Эту птицу. Белую птицу с золотым хохолком на голове, напоминающим корону.

Она полетит.

Птицы не летают, так говорят ученые, но история утверждает, что когда-то они летали. И в один прекрасный день я хочу увидеть ее. Я хочу коснуться ее. Я хочу увидеть, как она летит, как и должна летать, чего в моих снах у нее теперь не получалось.

Я опускаюсь ниже, чтобы поцеловать желтый хохолок на ее голове, вытатуированной на груди Адама. Я слышу его неровное дыхание.

— Мне очень нравится твоя татуировка, — говорю я, ловя его взгляд. — Я не видела ее с тех пор, как мы оказались здесь. Я не видела тебя без рубашки с того самого времени, — шепчу я. — Ты спишь без рубашки?

Но Адам отвечает мне странной улыбкой, как будто смеется над какой-то шуткой.

Он поднимает мою руку со своей груди и притягивает меня ближе к себе, так, что мы оказываемся лицом к лицу. Он вынимает заколку из моего хвостика и распускает мне волосы. Каштановые волны спадают с моих ключиц и плеч, и мне так странно, потому что с тех пор как мы прибыли сюда, я ни разу не чувствовала ветерка. Но теперь мне кажется, как будто ветер нашел себе пристанище в моем теле, и теперь вот он просачивается наружу через мои легкие, продувает мне кровь, смешивается с дыханием, и от этого мне становится так трудно дышать.

— Я вообще не могу спать, — говорит он, и его голос такой тихий, что мне приходится напрягать слух. — Мне кажется, это неправильно, что каждую ночь я остаюсь без тебя. — Его левая рука гладит мои волосы, зарывается в них, а правой он обнимает меня всю. — Боже, как же я скучал по тебе, — говорит он, и его слова кажутся хрипловатым шепотом у моего уха. — Джульетта.

И я

вспыхиваю

ярким

пламенем.

Это как будто ты плывешь в потоке сладкого меда, этот поцелуй, это как будто тебя погрузили в золото, этот поцелуй, это как будто я ныряю в океан эмоций и меня несет течением, и я понимаю, что начинаю тонуть, но сейчас ничего не имеет никакого значения. Ни моя рука, которая, кажется, больше не болит, ни эта комната, которая, в общем-то, и не совсем моя, ни эта война, на которой мы должны сражаться, ни мои волнения насчет того, кто я такая, или что я такое, и чем я могу стать в дальнейшем.

Имеет значение только вот это.

Вот это.

Этот момент. Эти губы. Это сильное тело, прижавшееся ко мне, и эти крепкие руки, которые находят способ, чтобы притянуть меня еще ближе. И я знаю, что хочу чувствовать его еще больше, я хочу его всего, я хочу ощущать красоту этой любви кончиками моих пальцев, и ладонями, и каждой клеточкой моего существа.

Я хочу ее всю.

Мои руки запущены в его волосы, и я становлюсь еще ближе, так близко, что мы почти слились, и он отстраняется, чтобы иметь возможность дышать, но я опять притягиваю его к себе, целую его шею, его плечи, его грудь, мои руки перемешаются по его спине, по бокам его туловища. Это просто невероятно — я ощущаю его энергию, невероятную силу, и я чувствую все это, просто находясь рядом с ним, касаясь его, обнимая его вот так. Я оживаю с притоком адреналина, таким мощным и полным эйфории, что мне кажется, будто я молодею и становлюсь непобедимой и неразрушимой…

Я дергаюсь и отскакиваю назад.

Это происходит так быстро, что я не могу удержаться и падаю с кровати, ударяясь головой о каменный пол. Меня ведет из стороны в сторону, и я пытаюсь подняться, я хочу услышать его голос, но до меня доносится только страшный хрип, неровное дыхание, так знакомое мне, и я перестаю что-либо соображать. Я ничего не вижу вокруг, все расплывается перед глазами, но я не могу, я отказываюсь верить в то, что все это происходит в действительности…

— Дж… Джуль… — Он пытается что-то сказать мне. — Я… я не м…

И я падаю на колени.

Пронзительно кричу.

Кричу так, как никогда еще не кричала за всю свою жизнь.

Глава 15

Я считаю все подряд. Четные числа, нечетные числа и кратные десяти. Я считаю каждый «тик» и «так» часов, строчки на листе бумаги и количество промежутков между строчками. Я считаю неровные удары своего сердца я считаю свой пульс и сколько раз я моргнула, и сколько раз надо вдохнуть, чтобы мои легкие насытились кислородом. Я продолжаю это я продолжаю это я считаю вот так я считаю вот так пока это чувство не прекратится. Пока слезы не перестанут течь, пока кулаки не перестанут дрожать, пока сердце не перестанет болеть.

Но чисел мне всегда не хватает.

Адам лежит в медицинском отсеке.

Он находится в медицинском отсеке, и меня попросили не навещать его. Меня попросили дать ему возможность обитать в своем пространстве, дать ему время исцелиться, оставить его, черт возьми, в покое. Он поправится, так сказали мне Соня и Сара. Они попросили меня не волноваться, потому что все будет хорошо, правда. Их улыбки при этом были не такими откровенными и добродушными, как всегда, и я уже начинаю беспокоиться о том, что и они, наверное, начинают видеть мою истинную сущность.

А я — жуткое эгоистичное и одновременное жалкое чудовище.

Я получила то, что хотела. Я знала, что может из этого выйти, но все-таки получила желаемое. Адам не мог этого знать, он не мог сознавать, что это означает — на самом деле пострадать от моих рук. Он оставался в неведении относительно глубины всего этого и жестокой реальности. Он чувствовал только редкие вспышки моей силы, если верить тому, что рассказал мне Касл. Он ощутил на себе незначительные уколы моей силы и сам мог бы отпустить меня, не испытывая полного эффекта от нашего контакта.

Но я-то все отлично понимала.

Я знала, на что способна. Я сознавала весь риск и все равно пошла на это. Я позволила себе забыть обо всем, стать безрассудной, жадной и глупой, потому что я желала того, чем не могла обладать. Мне очень хотелось поверить в волшебную сказку со счастливым концом, где возможно буквально все. Я хотела притвориться, будто я хороший человек, лучше, чем есть на самом деле, но в результате моя сущность раскрылась, и выяснилось, что я и есть самый настоящий кошмар и ужас, как все обо мне думали и говорили.

Мои родители оказались правы, что отделались от меня.

Касл со мной даже не разговаривает.

Но Кенджи все еще ждет, что я появлюсь в шесть утра завтра для того, что мы там собираемся вместе делать, и я, в общем-то, даже благодарна тому, что меня хоть что-то отвлечет. Только жаль, что это произойдет не так скоро. С сегодняшнего дня жизнь у меня станет одинокой, такой, впрочем, как была всегда, и будет лучше всего, если я смогу ее чем-нибудь заполнить.

Надо забыть.

Это полное одиночество угнетает меня все больше и больше. Это отсутствие Адама в моей жизни, это осознание того, что я никогда не познаю тепла его тела, нежности его прикосновения, никогда. Это напоминание того, кто я такая, и что я натворила, и где мое место.

Но я уже смирилась с условиями моей новой реальности.

Я не могу быть вместе с ним. Я не буду с ним. Я не стану рисковать и доставлять ему мучения, не стану рисковать и превращаться в то жуткое создание, которого он всегда боялся, — слишком перепуганное, чтобы прикасаться, обниматься и целовать его. Я не хочу удерживать его от нормальной жизни с кем-нибудь еще, кто не сможет случайно убить его в любой момент.

Поэтому надо вырезать себя из его мира. И его самого из моего мира.

Сейчас все намного сложнее. Очень трудно посвятить себя жизни во льду и пустоте, после того как я узнала жар, стремление, страсть и нежность. И еще удивительное удовольствие от того, что ты можешь дотрагиваться до другого живого существа.

Это унизительно.

А я-то думала, что могу примерить на себя роль обыкновенной девушки, у которой есть такой же обыкновенный парень. Подумала, что смогу прожить простую жизнь, как в тех книжках, которые я в большом количестве читала в детстве.