— Что вы… — Я опять начинаю кашлять, о чем тут же сожалею, потому что теперь мне приходится часто моргать, чтобы спрятать предательские слезы, так внезапно навернувшиеся на глаза. — Что вы от меня хотите?

Он наклоняется вперед. Всплескивает руками.

— Знаешь, а я теперь и сам не уверен, что мне нужно.

— Что?

— Ну, ты, наверное, уже и сама догадалась, что все это, — он обводит жестом обстановку комнаты, — служит для того, чтобы отвлечь внимание, да? — И он снова улыбается обворожительной улыбкой. — И конечно, ты хорошо понимаешь, что моя конечная цель — это заманить ваших людей на мою территорию. Теперь мои солдаты ждут команды. Всего одно слово от меня — они обнаружат и уничтожат всех твоих дружков, которые подстраховывают тебя в радиусе полумили отсюда.

Я чувствую, как ужас протягивает ко мне свои отвратительные конечности.

Он давит смешок.

— Если ты считаешь, что я не представляю себе, что творится на моей собственной территории, юная леди, то ты жестоко ошибаешься. — Он укоризненно качает головой. — Я и без того слишком долго позволял этим уродцам свободно жить среди нас. Но это было моей ошибкой. Они доставляют мне слишком много хлопот, так что пора с ними разделаться.

— Так я тоже одна из этих уродцев, — говорю я, стараясь справиться с дрожью в голосе. — Зачем вы позвали меня сюда, если хотите просто убить нас всех? Зачем нужно было выделять именно меня?

— Тут ты права. — Он кивает и поднимается со своего места. Сует руки в карманы. — Я пришел сюда с определенной целью. Я намерен исправить то, что натворил мой сынок, и заодно расправиться с группой тех, кто наивно полагает, что может победить меня. Они просто умом тронулись, иначе не скажешь. Вот поэтому теперь мне необходимо стереть таких, как ты, с лица нашей многострадальной земли. Но вот незадача! — Он снова посмеивается. — Как только я начал разрабатывать свой план, ко мне подошел мой сын и стал умолять меня пощадить тебя. Только тебя одну. — Он замолкает и смотрит на меня. — Он действительно умолял меня не убивать тебя. — Опять смешок. — Это было удивительно и омерзительно одновременно. — Тогда, конечно, я понял, что мне придется встретиться с тобой, — продолжает он, улыбаясь и окидывая меня таким взглядом, словно я сумела заворожить его каким-то образом. — «Теперь я непременно должен увидеть девчонку, которой удалось околдовать моего сыночка! — сказал я тогда себе. Ту самую девчонку. Из-за которой он забыл о гордости, забыл о чувстве собственного достоинства, причем до такой степени, что пришел умолять меня об услуге». — Пауза. — А тебе известно, когда мой сын в последний раз просил меня о чем-то? — Он наклоняет голову вбок, словно ждет от меня ответа.

Я отрицательно мотаю головой.

— Такого никогда не случалось. — Он тяжело вздыхает. — Ни разу за все девятнадцать лет он ни о чем меня не просил. Трудно в такое поверить, да? Ну, надо отдать должное и мне, конечно. Я воспитал его достойным человеком. Учил его быть всегда уверенным в своих силах, выдержанным и свободным от предрассудков, не обремененным всевозможными желаниями, которые портят большинство мужчин. Вот почему мне было особенно мучительно слышать от него это жалкое блеяние, когда он просил сохранить тебе жизнь. — Он качает головой. — Но одновременно с этим он сумел заинтриговать меня. Я должен был увидеть тебя своими собственными глазами. Я должен был понять, что же такого особенного он сумел разглядеть, что же позволило ему совершить такую непростительную ошибку. Правда, если уж быть откровенным до конца, — заявляет он, — я не думал, что ты вообще покажешься здесь. — Он вынимает из кармана руку и начинает жестикулировать. — То есть я, конечно, надеялся на нашу встречу. Но при этом я полагал, что даже если ты осмелишься показаться, то обязательно при поддержке своих соратников. Но вот ты пришла в этом жутком костюме из спандекса, — он не может сдержаться и громко хохочет, — причем совершенно одна. — Он внимательно смотрит на меня. — Как это глупо. Правда, смело. Мне это нравится. Я всегда восхищался отвагой. Ну, как бы там ни было, я вызвал тебя сюда, чтобы хорошенько проучить своего сына. Мне очень хотелось убить тебя, — говорит он, начиная медленно прохаживаться по комнате. — И я предпочел сделать это в таком месте, чтобы он все видел сам. Война — штука грязная, — добавляет он, небрежно махнув рукой, — так что всегда легко запутаться, кого убили, и как убили, и кто именно убил, и так далее и тому подобное. Мне же хотелось, чтобы эта смерть стала по возможности простой и понятной. Чтобы до него наконец дошло, что такие привязанности, в конце концов, недопустимы. И я, как отец, обязан прекратить все это сам.

У меня во рту образовался тяжеленный камень, который я не в силах выплюнуть. Мне плохо, мне так плохо, мне очень плохо. Оказывается, этот человек гораздо страшнее, чем я могла себе представить.

Я начинаю говорить, но мой голос сейчас больше похож на хриплый шепот:

— Так почему бы вам вот так просто не убить меня?

Он колеблется, но потом начинает:

— Я и сам не знаю. Я понятия не имел, что ты окажешься такой прекрасной. Кажется, раньше сын не говорил мне, что ты настолько красива. А красоту всегда жалко убивать. — Он вздыхает. — Кроме того, ты удивила меня. Ты прибыла сюда точно по времени. Совершенно одна. Ты действительно решила пожертвовать собой, чтобы спасти этих бездарей, которые были настолько глупы, что позволили схватить себя.

Он набирает в легкие воздух.

— Может быть, мы могли бы оставить тебя себе. Если даже от тебя не было бы пользы, это было бы крайне занятно. — Он задумчиво наклоняет голову вбок. — Правда, при этом тебя пришлось бы забрать с собой в командный пункт стратегического назначения, потому что своему сыну я больше не доверяю. Я давал ему шанс проявить себя, но он не оправдал мои надежды.

— Спасибо за предложение, — заверяю я его, отчаянно сражаясь со змеями, извивающимися у меня в жилах, и стараясь не замечать вишневый сироп, капающий у меня с шеи. — Но я лучше из окна выброшусь.

Его смех напоминает мне звон сотни крохотных колокольчиков — такой он беззаботный и заразительный.

— Боже мой! — Он улыбается, такой счастливый и искренний. Качает головой. Потом поворачивается и зовет кого-то из соседней комнаты или их кухни, я точно не уверена. При этом он говорит: — Сынок, не зайдешь ли ты к нам?

Я плохо соображаю, но мне кажется, что бывают такие моменты, когда ты почти умираешь, или вот-вот взорвешься, или ты словно находишься на два метра под землей и тебе никак не отыскать выход, и вдруг кто-то в этот отчаянный момент льет тебе на волосы бензин и зажигает спичку.

Я чувствую, как все внутри меня загорается.

Уорнер тоже здесь.

Глава 35

Он появляется в двери как раз напротив того места, где стою я, и выглядит точно так же, как и в последний раз, когда я видела его. Золотистые волосы, идеальная кожа и очень яркие глаза цвета бледного изумруда. Удивительно красивое лицо, унаследованное, как я теперь поняла, от отца. У него настолько привлекательная внешность, что трудно поверить, будто такие люди существуют в реальной жизни. Все черты лица исключительно правильные, симметрия настолько очевидна, что оно практически оскорбительно в своем совершенстве. Никто не должен желать иметь такое лицо. Оно непременно приведет к проблемам, потому что везде должна быть компенсация, и если лицо настолько прекрасно, значит, не все остальное идеально.

Все это утрировано.

Слишком много информации для меня.

И это меня пугает.

Его цвета — черный, зеленый и золотой. Черный костюм идеально сидит на нем. Он стройный, но при этом мускулистый. Черный цвет прекрасно сочетается с накрахмаленной белой рубашкой, оттененной простым черным галстуком, затянутым на горле. Он стоит прямо, навытяжку. Для постороннего он может показаться чересчур импозантным. И это несмотря на то, что правая рука у него висит на перевязи. Это мальчишка, которого всегда учили быть мужчиной, который был лишен детства и самого понятия о детстве и беспечности. Он не осмеливается улыбнуться, его лоб не морщится от расстройства. Он научился скрывать свои эмоции, прятать их от мира и не доверять никому и никогда. И брать от жизни все, что ему хочется и что необходимо забрать. Все это я вижу ясно и отчетливо.